Я все єто время писала посты в КПК и вот наконец нашла способ перекинуть их в большой комп. Сейчас меня будет много.
Пост номер раз, от 16-17 июля
Второй день мы дома. Ваня ушел ночевать к бабушкам, Лева спит в Настиной кроватке, а я хожу по дому тихонечко, в носках, и вспоминаю, сколько здесь когда-то было народа. Митька, который сейчас едет в Калининград к отцу, носился как заведенный, опутывал катушечными нитками все ручки и ножки мебели - это называлось "делать паутину". За ним гонялась бабушка, которая сейчас лежит неподвижно и только просит поднести к ней Левкину ручку поцеловать и жалеет, что я не родила его раньше - как бы она и его понянчила. И отец был тут, хотя это уже вспоминается как сон. И дедушка приезжал из Севастополя, чинил Митькину куклу-кокеси, приговаривал, что не выходит ни черта. Митька повторял "нитита" - так эту куклу потом и звали долго, пока она совсем не сгинула.
Потом довольно долго мы с мамой жили то вдвоем, то втроем с Митькой. Приходили и мои подруги, и мамины, и Митькины друганы тусовались. Мы переставляли мебель, делали ремонты, - оклеивали кухню немыслимой клеенкой под серый кирпич, радовались, урвав финские обои - сейчас я вижу клочки этих обоев на кусочке стены, который обнажился, когда наконец выкинули старую стенку с ручками, обмотанными остатками Митькиной паутины. Мы переезжали из комнаты в комнату, и наконец я утвердилась в комнате с балконом, Митька - в маленькой, а мама в зале.
А потом я приезжала на каникулы - вечером мы сидели на кухне с мамой и отчимом, разговаривали о самых разнообразных вещах, пели под гитару, приходил дядя Вова, тетя Люба (нет их никого, так вот вышло), мои одноклассники приходили, из которых осталась теперь на связи одна Машка.
А потом вот здесь, где я сейчас сижу, стояла Ванькина кроватка, и по утрам все шумно собирались на работу, а потом приходила бабушка и развлекала Ваню любимой бумажной розой, пока я принимала душ, стирала пеленки и писала письма Витьке в Москву. Вечером все возвращались, я укладывала Ваню, мы смотрели телевизор и ходили курить в маленькую комнату, а если вдруг звонил дедушка, что сейчас зайдет занести нам что-то вкусное, или газеты, или забрать фильтр для воды, который был один на два дома - мы кидались чистить зубы, чтоб он не унюхал запах табака.
А потом я приезжала с Ванькой, и он все рос и рос, и приходили все те же подруги, и опять мы бегали чистить зубы, если заходил дедушка или - все реже и реже - бабушка. И Митькины друзья клубились, и на гитарах играли, а я смотрела на них и казалась себе очень старой.
К чему это все? Да к тому, что вот сижу я тут одна, а через месяц в носках по дому будет снова ходить Адель, Митькина жена, поджидая Митьку. А жизнь, оказывается, была очень длинная, и она еще не кончилась.
Пост номер раз, от 16-17 июля
Второй день мы дома. Ваня ушел ночевать к бабушкам, Лева спит в Настиной кроватке, а я хожу по дому тихонечко, в носках, и вспоминаю, сколько здесь когда-то было народа. Митька, который сейчас едет в Калининград к отцу, носился как заведенный, опутывал катушечными нитками все ручки и ножки мебели - это называлось "делать паутину". За ним гонялась бабушка, которая сейчас лежит неподвижно и только просит поднести к ней Левкину ручку поцеловать и жалеет, что я не родила его раньше - как бы она и его понянчила. И отец был тут, хотя это уже вспоминается как сон. И дедушка приезжал из Севастополя, чинил Митькину куклу-кокеси, приговаривал, что не выходит ни черта. Митька повторял "нитита" - так эту куклу потом и звали долго, пока она совсем не сгинула.
Потом довольно долго мы с мамой жили то вдвоем, то втроем с Митькой. Приходили и мои подруги, и мамины, и Митькины друганы тусовались. Мы переставляли мебель, делали ремонты, - оклеивали кухню немыслимой клеенкой под серый кирпич, радовались, урвав финские обои - сейчас я вижу клочки этих обоев на кусочке стены, который обнажился, когда наконец выкинули старую стенку с ручками, обмотанными остатками Митькиной паутины. Мы переезжали из комнаты в комнату, и наконец я утвердилась в комнате с балконом, Митька - в маленькой, а мама в зале.
А потом я приезжала на каникулы - вечером мы сидели на кухне с мамой и отчимом, разговаривали о самых разнообразных вещах, пели под гитару, приходил дядя Вова, тетя Люба (нет их никого, так вот вышло), мои одноклассники приходили, из которых осталась теперь на связи одна Машка.
А потом вот здесь, где я сейчас сижу, стояла Ванькина кроватка, и по утрам все шумно собирались на работу, а потом приходила бабушка и развлекала Ваню любимой бумажной розой, пока я принимала душ, стирала пеленки и писала письма Витьке в Москву. Вечером все возвращались, я укладывала Ваню, мы смотрели телевизор и ходили курить в маленькую комнату, а если вдруг звонил дедушка, что сейчас зайдет занести нам что-то вкусное, или газеты, или забрать фильтр для воды, который был один на два дома - мы кидались чистить зубы, чтоб он не унюхал запах табака.
А потом я приезжала с Ванькой, и он все рос и рос, и приходили все те же подруги, и опять мы бегали чистить зубы, если заходил дедушка или - все реже и реже - бабушка. И Митькины друзья клубились, и на гитарах играли, а я смотрела на них и казалась себе очень старой.
К чему это все? Да к тому, что вот сижу я тут одна, а через месяц в носках по дому будет снова ходить Адель, Митькина жена, поджидая Митьку. А жизнь, оказывается, была очень длинная, и она еще не кончилась.